Тетрадь смерти: «Последняя "Милая Болгария"» демонстрирует, почему «мир больше, чем фаллос» - «Рецензии»

Алексей Федорченко доказывает, что культура — это яблоко
Один из самых самобытных отечественных режиссеров, Алексей Федорченко

представил в конкурсе ММКФ-2021 фильм «Последняя "Милая Болгария"», основанный на повести Михаила Зощенко «Перед восходом солнца». Алексей Филиппов рассказывает, почему это исключительная работа.
1943 год. Алма-Аты. Селекционер Леонид (Илья Белов), недавно потерявший обоих родителей, готовится прорастать в тылу — в окружении врачей и писателей, художников и режиссеров. Его билет на ковчег новой советской культуры — редкий сорт яблок «Молодая Болгария», выведенный отцом. Недавно райский сад сгорел, яблони тоже, осталось буквально три плода — из них Леонид и постарается вырастить новый Иггдрасиль, если не лесок, то хотя бы древо мировой революции.

Время и место выбраны сомнительно: под боком — война, Алма-Аты, как подсказывает участковый Адалат (Джавахир Закиров), переводится как «отец яблок», тут и своих — навалом, а в комнате Леонида раньше жил прославленный писатель Семен Курочкин (Константин Итунин), загадочно испарившийся. Чтобы слово «смерть» горело в воздухе, как кремлевская звезда, по соседству репетирует «Ивана Грозного» гениальный режиссер [Эйзенштейн] (Александр Блинов), уже побывавший в Мексике с ее Санта Муэрте и переживший гибель официозную после «ошибки» «Бежина луга». Предполагаемую же смерть Курочкина хотят повесить на Ольгу (Алена Артемова), сдающую комнаты и с писателем пару раз прогулявшуюся вдоль реки. Перед Леонидом как честным человеком встает две задачи: вырастить дерево и найти любимого писателя, чтобы не посадили невинную женщину.
Формальная сыскная нить, на которую нанизываются сцены фильма, будто вторит мысли Витольда Гомбровича, что детектив — это «попытка организации хаоса». Режиссер Алексей Федорченко и сценаристка Лидия Канашова во всего лишь сотне минут как будто пытаются не упорядочить, но сосчитать, как бусины, мифологемы советской России: резьбу народных промыслов и широкие жесты авангарда, призраков (еще не былой) войны и открытки царских времен, театр теней и кукольный перестук, гвалт передовиц и культ наук, тактильность бедер и ковров, фрейдистскую озабоченность, наконец — пионерский задор; хоть в яблоках, хоть подле звезд.
Читать также: «Война Анны» Алексея Федорченко: Смерть рядом что-то ела
Впрочем, это не столько бусы, сколько шкатулка, домашний театр: зрелище для пары глаз — и в то же время для тысяч. Путь Леонида — погоня означающего за означаемым: как он пытается разглядеть в дневниках Курочкина отгадку его исчезновения, так все вокруг подчинено идее запечатлеть объект, то есть его проинтерпретировать.

Первые яблоки «Молодой Болгарии» измеряются на передовице, кричащей о Гражданской войне и годовщине революции. Они вырастут от 40 до 200 грамм параллельно со строительством нового мира для новых людей. На базаре в Алматы — все смешалось: люди торгуют пуговицами, картинами и пушниной, рядом — зовут сниматься в кино. Эксцентричный Эйзенштейн, здесь похожий на советского домового, уверяет продавца, что обувь — это тоже искусство (искусство же, следуя в обратном порядке, товар). Приключения Курочкина в стране большевиков дробятся на диптихи, триптихи и целые соты, где диалог дублируется эмоциональными аватарами. Слова — отдельно, эмоции, которые их рождают, — отдельно. Отец писателя (Олег Ягодин) трупными тенями выводит портрет, прежде чем грохнуться замертво, а полиэкран в это время демонстрирует не только секции художника, модель и его сына, но и кадры бегущих лошадок — первые шаги синематографа, о котором, вероятно, думает малец, пока проходит очередная взбучка.
Метод Федорченко снимать документальные сказки, где правда и вымысел друг друга дополняют и дублируют, в «Болгарии» достигает новых масштабов. Выросший из автобиографической повести Зощенко 1943 года, фильм является примером прочтения, где опыт смотрящего расширяет историю до целой диорамы. Проза писателя обращается письмами Курочкина — ожившего псевдонима Зощенко; реальное «соседство» в Алматы с Эйзенштейном дает повод породнить их искания; название города, которое на самом деле пишется слитно и с казахского переводится как «Яблочный», дарует фильму центральный образ, сливающийся с библейским.
Читать также: «Ангелы революции»: Россия, которую мы не нашли
Проза Зощенко — зернышко, из которого вырастает барахолка искусств и ремесел, тактильная утопия. Рукотворность — одна из ключевых черт кинематографа Федорченко, и здесь — пусть в фантасмагорической форме — все достоверно (убедительно?) выстругано и выстрадано, выращено и запечатлено. Эйзенштейн не смог экранизировать «Бежин луг» Тургенева, а Федорченко удалось создать музей великого и могучего — визуального — «русского» языка, воспетого поэтом.

Вместе с тем — это и заповедник мотивов: библейских и фрейдистских, пионерских и народных. Советский проект обещал новый язык для нового человека, но не принял ни «синтаксис улиц», к которому прибегал Курочкин, ни макабр Эйзенштейна, выведенный из соединения отечественной культуры с мексиканской маскарадностью и японской емкостью. В дневниках режиссер восхищался многозначностью иероглифов; в фильме — заворожен движениями и изобразительной мощью театра кабуки. Да и нового человека СССР не очень-то принял: судьбы авангардистов Федорченко описал в «Ангелах революции» (2014), где символы советской религии сталкивались с поверьями хантом и ненцев, ведя к истреблению и тех, и других.
Если упростить этот магический ларец, переливающийся образами и смыслами, контекстуальными шутками и разновременными параллелями, то Федорченко и Канашова уподобляют искусство яблоне. Погружаясь в меланхолию мечтателей прошлого и не питая иллюзий, они верят, что даже последнее зернышко переживет любые календари и проклюнется вновь. Главное — не уничтожать прошлое, строя новый мир: культура — в широком смысле, художественном и огородном, — нуждается в богатой почве, любит скрещиваться и мутировать. Как кинематограф Эйзенштейна родился из размышления о Японии, а окреп — с посещением Мексики. Как адаптировалась к российским морозам «Милая Болгария» — вымышленный сорт, порожденный фантазией и реальностью, прошлым и настоящим, рациональным и чувственным.
Читать также: Алексей Федорченко: «Когда человек сам додумывает, эффект получается сильнее»
Загадка Курочкина не давалась умам сограждан, потому что лежала не в культивируемой рациональной плоскости. Так и любое дело — в особенности произведение культуры — не поддается наукообразной разлиновке. Его нужно просто почувствовать и позволить прорасти в себе. Не только неконтролируемое низменно ведет к неврозам, но и, как знают жители XXI века, всеобщая зарегулированность держит путь туда же. Мир же — не прямая линия, не фаллическая форма, как замечает Леонид. Мир — это хаос, коллаж, лоно, фейерверк нервных окончаний. Мир — это яблоко: плод и будущее плодов, идея и ее носители, мы — и те, кем мы не будем никогда.
Алексей Филиппов

Цитирование статьи, картинки - фото скриншот - Rambler News Service.

Иллюстрация к статье - Яндекс. Картинки.

Есть вопросы. Напишите нам.

Общие правила  поведения на сайте.