Артдокфест-2018: «Процесс» Сергея Лозницы. Перед судом истории - интервью

---

---

На Рижском международном кинофестивале, в рамках которого уже несколько лет проходит зарубежная часть российского «Артдокфеста», состоялся показ фильма Сергея Лозницы

«Процесс» - монтажного неигрового кино об одном из первых судебных процессов сталинского режима. Фильм вряд ли вызовет безоговорочное принятие в сегодняшней России, но ополчаться против него будет затруднительно, как затруднительно будет отрицать документальные свидетельства, сделанные самой Историей.
«Процесс» стал 24-ой работой в фильмографии Сергея Лозницы и его третьей картиной за текущий год. Автор пребывает на пике художественной интуиции, создавая фильмы на актуальную повестку дня быстрее, чем их успевают смотреть, особенно с учетом извилистого пути у нас каждой ленты Лозницы. Разовые показы «Дня победы», неигрового фильма-наблюдения о праздновании 9 мая в берлинском Трептов-парке, прошли лишь в Музее современного искусства «Гараж» и на питерском кинофестивале «Послание к человеку». Российская премьера игрового трагифарса «Донбасс» накануне первого сеанса в июле текущего года была скоропостижно отменена организаторами «по техническим причинам», которыми оказалось предостережение Минкульта о запрете показа фильма без прокатного удостоверения. Фильм, удостоенный премии за режиссуру в программе «Особый взгляд» Каннского кинофестиваля, а позже выдвинутый Украиной на премию «Оскар» в номинации лучшего иноязычного фильма, в России не показан до сих пор – после провала сеанса в «Гараже» не нашлось энтузиастов, желавших бы рискнуть показать «Донбасс». «Процесс», в сентябре представленный на Венецианском кинофестивале, вероятно, ожидает лучшая судьба, к тому же претензий к самому Сергею Лознице по основаниям фильма не может быть в принципе: он сделан полностью из архивной хроники РЦСДФ без авторских комментариев, хотя опыт сегодняшнего дня показывает, что вряд ли кто-либо может быть защищен от необоснованных «процессуальных» действий даже в 21 веке.

Фильм с коротким ёмким названием содержит кадры показательного судебного процесса над восемью инженерными работниками, занимавшими ряд ответственных постов в ВСНХ и Госплане в конце 20-х годов. По т.н. «Делу Промпартии» чиновников арестовали в 1930 году. Им инкриминировали планы вредительских действий в промышленности и на транспорте для подрыва темпов развития экономики, подготовки французской интервенции и свержения советской власти. Идеологический фон процесса маскировал его прагматическую сторону – первая волна репрессий была заложена в плане первой пятилетки. Предпосылки неотвратимой катастрофы противоречили набирающей размах пропагандистской утопии, руководство требовало объяснения хозяйственным неудачам и поиск «козлов отпущения». Процесс над назначенными вредителями прошел в Москве 25 ноября - 7 декабря 1930 года. На процессе все восемь подсудимых, отказавшись от защитительной речи, безоговорочно признали свою вину, выступив с саморазоблачающими докладами.
Историческая справка развернута Лозницей в документальный нарратив, описывающий позорную страницу советской истории и раскрывающий механизм по превращению граждан страны во врагов народа. Показательный процесс был подготовлен властью уверенно и решительно. Колонный зал Дома Союзов, где проходили судебные заседания, был заполнен публикой до отказа; на процесс были приглашены иностранные журналисты. Съёмка процесса запечатлела судей, обвиняемых, публику в зале на общих, средних и крупных планах, заложив основу выразительного киноизображения; запись звука произведена по системе Шорина. Киносъёмку в зале заседания обеспечивала группа кинематографистов под руководством Якова Посельского, указанного режиссером 42-минутного документального фильма «13 дней (Процесс по делу Промпартии)» /1930/.
Сергей Лозница, занятый идеей фильма о судебных процессах 30-х годов, обнаружил исходный трехчасовой материал Я.Посельского в красногорском киноархиве. Отказавшись от включения в свою картину иных событий, режиссер сосредоточился на хронике одного процесса.
«Процесс» открывается кадрами мирной Москвы. На экране – центр города, еще не разрушенный Храм Христа Спасителя, вдали неосвоенного городского пространства виднеются очертания Шуховской башни. Прохожие спешат по своим делам, одинокие трамваи и гужевой транспорт рассекают обширную территорию большого красивого города. Перед зданием Дома Союзов, легендарной постройки эпохи классицизма, оживленное движение людей. С тыла здания на Большой Дмитровке из подъехавших автомобилей выходят люди. По чередованию людей в штатском и людей в военной форме, догадываешься, что привезли подсудимых. По звонку, как в театре, в двери Колонного зала впускают зрителей, рассадку в зале обеспечивают красноармейцы и люди в форменной одежде.

Визуально-звуковой первоисточник, освобожденный от комментариев и авторских манипуляций, вызывает естественное зрительское желание внимательно выслушать все, что будет сказано и показано. Голос за кадром скандирует: «Встать, суд идет!».
Председатель специального присутствия Верховного суда А.Я. Вышинский, бывший ректор МГУ, только что судивший «Шахтинское дело», через пять месяцев станет прокурором РСФСР и впоследствии сделает блестящую дипломатическую карьеру, закончив путь через полтора года после смерти Сталина в Нью-Йорке, в качестве полномочного представителя СССР при ООН. Вышинский приветствует собравшихся, оглашает состав заседателей, зачитывает обвинительное заключение. Подсудимые в рамках опроса не имеют претензий к составу судей и желают высказаться. Далее следуют их продолжительные доклады, сменяющиеся допросом обвиняемых. Звучит фантастически мракобесное выступление государственного обвинителя Н.В. Крыленко, будущего наркома юстиции РСФСР, конкурента Вышинского (через 8 лет он сам будет обвинен в антисоветском заговоре и расстрелян). Последние слова подсудимых. Оглашение приговора верховным судьей Вышинским. Пятеро из обвиняемых были приговорены к расстрелу, трое – к 10 годам лишения свободы (впоследствии расстрел был заменен длительным тюремным заключением). Бурные аплодисменты собравшихся.
Событие изобилует деталями запечатленного момента. Неожиданно отмечаешь себе, что нет явного проявления физического насилия, каким в современном кино принято гиперболизировать образы сталинской эпохи. Конвоиры не толкают подсудимых, на лицах подсудимых отсутствуют следы пыток и насилия, заседатели и обвиняемые не перебивают друг друга. Старорежимный говор, с расстановкой и паузами, дополняет спектакль художественными штрихами. Лица зрителей в зале, скорее, измученные, чем равнодушные, без злорадства и легкомысленности.

Фильм показывает не только что есть, но и то, чего не было. Обвинителями не было представлено доказательств вредительства и сговора подсудимых с иностранными организациями. [«Кипы уличающих документов? чертежи? проекты? директивы? сводки? соображения? донесения? частные записки? Ни одного!» - цитата из десятой главы «Архипелага «ГУЛАГ»]. Постановочный характер процесса, не нуждающегося в уликах и вещдоках, несет на себе печать изначальной театральности. Одно из значений театра заключается в формулировании языка, на котором современник постигает реальность. В этом смысле запись сталинского процесса – это попытка выработать язык обвинения, который впоследствии можно будет тиражировать для типового объяснения состояния советского мира, всегда находившегося в поисках врага. Сравнение с театром подкрепляет примерка масок, патетичность трибунала, речевое и мимическое раскрытие ролей, укоренение в театральную природу. Если предположить, что генезис театра берет начало из коллективных обрядовых явлений, то процесс 1930 года является таким ритуальным языческим действом, в котором отдельные субъекты исполняют роль палача/охотника, тогда как другим «артистам» уготована роль животного/жертвы. И те, и другие актеры исполняют роли с пратеатральной выразительностью. Зрелище, подменяющее реальность, выглядит издевкой над нею, и закладывает месть истории. В фильме Фридриха Эрмлера «Перед судом истории» /1964/, по идее, требовалось представить одного из лидеров Белой армии и дореволюционной Думы В.В. Шульгина раскаявшимся в ошибках стариком, отказавшимся от своих убеждений. Но по ходу фильма природная мощь героя, его внимание к деталям и интеллигентная подача аргументов, преображала т.н. «судебный процесс советской истории» в жалкое и гротескно кричащее зрелище.
Спектакль 1930 года реализует представления о советской власти как искусственной конструкции, при которой люди по обе стороны трибунала действуют не сообразно живым существам. Они не выражают свой субъективный голос, становясь ретрансляторами существующего и единственно верного мнения невидимого кукловода. Содержание буквального смысла сказанных слов никого не интересует – важен ритуал неукоснительного движения в направлении предписанной развязки, акт единогласного одобрения неотвратимого приговора. Как ни парадоксально звучит, но усердно запечатленная хроника процесса, т.е. реальность, свидетельствует против самой себя, отгораживаясь от репрезентативной функции реальности. Происходящее воспринимается кафкианской фантасмагорией. В голосах подсудимых слышится беззащитное одиночество перед системой подавляющего насилия, а в наблюдениях за зрителями процесса видится трагедия общности, поставившей себя на многие десятилетия в отчаянно безвыходное положение.

Фильм извлекает современного зрителя из привычной плоскости всегдашних интерпретаций исторических фактов, которые, как показывает риторика нынешних времен, могут быть любыми, и позволяет воспринимать событие как оно есть, отодвигая спекуляции и домыслы на периферию интереса. За давностью лет мера бедственности положения в эпоху сталинских репрессий несчастным образом оказалась замылена, в том числе исторической дистанцией и атрибутикой нашего времени, отягощенного бессознательным патриотизмом и прогрессирующим недостатком общей образованности. «Процесс» создает проём в потоке информационного шума и взаимного троллинга, из бездны которого проступает в сегодняшний день чистое сияние исторической реальности. Вслед за «Шахтинским делом», дело Промпартии перерезает красную ленточку, торжественно открывая двери для нисхождения страны в преисподнюю.
Монтаж Лозницы не запятнан авторским вмешательством; можно сказать, что «Процесс» - целомудренный фильм. Нет повода упрекнуть режиссера в русофобии, осквернении памяти и чувств зрителей, свято верящих в справедливость советского правосудия. Лозница бережен с архивом, действуя на сохранение и популяризацию российского исторического наследия. Имея дело с «самоговорящим» материалом, Лозница реализует технические аспекты режиссуры, чтобы сделать изображение чище, а звук четче, хронологически выстроить эпизоды, восстановить их последовательность, монтировать хронику без потери ритма повествования, что весьма непросто. Смотреть фильм физически не просто, местами невыносимо, из-за обильно изрыгаемых словесных потоков обвинений и самообвинений, логическая связь которых выстроена на грани маразма. Сокрытие фигуры автора лишь усиливает зрительскую рецепцию внутрь сюжета, не нуждающегося в путаных и заумных толкованиях. В контексте авторитарного дискурса торжественного заседания действительный смысл происходящего проявляется за пределами здания, в массовых сценах. На безличных транспарантах, поднятых над демонстрацией, звучит требование расстрелять врагов народа. Трагическая сиюминутность кошмара декабря 1930 года спроецирована в вечность. Сюжет вроде бы ушедшего в небытие времени опрокинут в повседневность своей всепроницающей тревогой.

Владислав Шувало