С выхода «
Матрицы» в прокат прошло двадцать пять лет, и этот факт действительно едва укладывается в голове. Фильм 1999 года – своего рода системный сбой на рубеже веков, ошибка, простите матрицы, выдавшая секреты современного жителя мегаполиса в технологически прорывном и метафизически убедительном ключе. И если другой анти-капиталистический хит девяностых «
Бойцовский клуб» был более аккуратен в формулировках и аллегориях, то «Матрица», связавшаяся в тугой узел с книгой Жана Бодрийяра «Симулякры и симуляции» (другое название «Библия Матрицы)», подобно нано-роботу въелась в разум с первых кадров и переросла из яркой антиутопии, основанной на критике общества потребления, в настоящую библию протеста. Картина
Вачовски сразу же после выхода обросла множественными конспирологическими и духовными теориями, а в конце концов, переродившись в целую трилогию, обрела поистине культовый статус.
Казалось, что в нулевых Нео преследовал нас везде. Он смотрел на нас с экранов мобильных пиксельных черно-белых заставок, встречался в жестах одноклассников и однокурсников в коридорах, возникал в пародиях и в цитатах. Его копировали, ему подражали. Две разноцветные пилюли, очки Морфеуса и очки агента Смита - все это и есть те самые симулякры, без которых невозможно представить всего лишь второй полнометражный фильм двух братьев (а затем и сестер)
Вачовски. «Матрица» образовала не столько киноязык, сколько собственный неповторимый стиль. Музыка Prodigy, латексные наряды, системные агенты во главе со Смитом, выглядящие и двигающиеся как модели Prada на подиуме, интерьеры обшарпанного лофта Морфеуса. В конце концов, вся эта технологичная рейверская эстетика ушла далеко вперед самого кино.
Главный герой Томас Андерсон, среднестатистический программист, - ужасно удобная модель для идентификации зрителя с персонажем. Человек эпохи, невыспавшийся сосед-хакер, прозябающий в компьютерных мирах, подменяющих ему реальность. Вачовски в «Матрице» помимо очевидных параллелей с вышеуказанным Бодрияйром пользуются удобными расхожими метафорами, постоянно намекая Нео, что он Алиса в стране чудес или Элли, с ураганом попавшая из родного Канзаса в мир волшебника Изумрудного города. Для зрительского кино это удобное подспорье, помогающее грести по философии картины. Основная идея которой в том, что герой, постоянно погруженный в параллельную цифровую жизнь вдруг осознает, что в целом он все делает правильно, а его знаки на мониторе оказываются реальнее вида за окном, потому что компьютер, в отличие от человека, довольно сложно обмануть. Возможно, именно поэтому Нео становится избранным, в его мышление, более гибкое, гораздо легче внедрить мысль, что все окружающее – не более, чем заданная машиной судьбы фикция.
![]()
По задумке «Матрица» схожа со многими произведениями
Филиппа К.Дика, к примеру, «Меняющими реальность», а в в некотором смысле фильм Вачовски даже можно назвать «
Бегущим по лезвию» для поколения девяностых. Герой подвергается дилемме действительности собственного существования в атмосфере холодного и неуютного дождливого мира из стекол и кожаных плащей в пол. Разница в том, что мир «Матрицы» уже не терпит мифологического и сказочного вмешательства. Во снах здесь невозможны единороги, сны тут и вовсе являются прямым продолжением реальности. Поскольку ложки действительно нет. Внутифильмовое ощущение кошмарной бессонницы продолжает мысль об уставшем герое поколения, будто бы выпавшем «на измену». На этом чувстве основывается и не сбавляющий темпа ритм фильма. Ведь именно «Матрица» сформировала целый образ мышления со своей хореографией и прыжками. Детали фильма во мгновение стали работать как самостоятельные и самодостаточные кинематографические образы: Нео, уворачивающийся от пуль, Тринити, в прыжке взмывающая в воздух.
При том, в визуальном воплощении идей «Матрицы» в целом можно отыскать и влияние
Терри Гиллиама («
12 обезьян», «
Бразилия») и
Дэвида Кроненберга (
«Сканнеры», «
Видеодром»), в конце девяностых, находившихся на пике популярности. Но фильм Вачовски стал настоящим гейм-ченджером, и повлиял уже, в свою очередь на самого Гиллиама (который 12 лет спустя снимет анти-утопию «
Теорема Зеро», повторяющую очень многие приемы и детали, в фильме британца, к примеру, даже похожие компьютеры, подключающие сознание героев к цифровой программе) и на Кроненберга (в привычном ему мрачном и сатирическом обличье излагающего идеи «Матрицы» в «
Космополисе», снятому по роману Дона Делилло, выпущенного в 2003 году).
Как замечал Морфеус, «Матрица» действительно окружает нас везде. Она перекочевала в комиксы, видеоигры, в кино ее приемами пользовались
Кристофер Нолан («
Начало»),
Зак Снайдер («
Запрещенный прием»),
Тимур Бекмамбетов («
Ночной дозор», «
Особо опасен») ,
Эндрю Никкол («
Время», «
Анон»), десятки режиссеров и сотни клипмейкеров поменьше. «Матрица» была очень серьезна, не разменивалась на юмор, не заигрывала со зрителями, не билась головой о четвертую стену, и, скорее всего, проиграла бы сегодняшней студийной системе, где Нео превратился в Джона Уика и постиронично болтает с
Лоуренсом Фишберном.
Главная, наверное, во всей это истории, мораль, в тот день, когда самая контркультурная и анти-монополистская франшиза Голливуда оказалась во власти беспощадного голливудского комбайна, а Нео отправился покорять далекие галактики за чертогами своего разума, радоваться такому повороту мог только агент Смит.
Денис Виленкин
С выхода «Матрицы » в прокат прошло двадцать пять лет, и этот факт действительно едва укладывается в голове. Фильм 1999 года – своего рода системный сбой на рубеже веков, ошибка, простите матрицы, выдавшая секреты современного жителя мегаполиса в технологически прорывном и метафизически убедительном ключе. И если другой анти-капиталистический хит девяностых «Бойцовский клуб » был более аккуратен в формулировках и аллегориях, то «Матрица», связавшаяся в тугой узел с книгой Жана Бодрийяра «Симулякры и симуляции» (другое название «Библия Матрицы)», подобно нано-роботу въелась в разум с первых кадров и переросла из яркой антиутопии, основанной на критике общества потребления, в настоящую библию протеста. Картина Вачовски сразу же после выхода обросла множественными конспирологическими и духовными теориями, а в конце концов, переродившись в целую трилогию, обрела поистине культовый статус. Казалось, что в нулевых Нео преследовал нас везде. Он смотрел на нас с экранов мобильных пиксельных черно-белых заставок, встречался в жестах одноклассников и однокурсников в коридорах, возникал в пародиях и в цитатах. Его копировали, ему подражали. Две разноцветные пилюли, очки Морфеуса и очки агента Смита - все это и есть те самые симулякры, без которых невозможно представить всего лишь второй полнометражный фильм двух братьев (а затем и сестер) Вачовски . «Матрица» образовала не столько киноязык, сколько собственный неповторимый стиль. Музыка Prodigy, латексные наряды, системные агенты во главе со Смитом, выглядящие и двигающиеся как модели Prada на подиуме, интерьеры обшарпанного лофта Морфеуса. В конце концов, вся эта технологичная рейверская эстетика ушла далеко вперед самого кино. Главный герой Томас Андерсон, среднестатистический программист, - ужасно удобная модель для идентификации зрителя с персонажем. Человек эпохи, невыспавшийся сосед-хакер, прозябающий в компьютерных мирах, подменяющих ему реальность. Вачовски в «Матрице» помимо очевидных параллелей с вышеуказанным Бодрияйром пользуются удобными расхожими метафорами, постоянно намекая Нео, что он Алиса в стране чудес или Элли, с ураганом попавшая из родного Канзаса в мир волшебника Изумрудного города. Для зрительского кино это удобное подспорье, помогающее грести по философии картины. Основная идея которой в том, что герой, постоянно погруженный в параллельную цифровую жизнь вдруг осознает, что в целом он все делает правильно, а его знаки на мониторе оказываются реальнее вида за окном, потому что компьютер, в отличие от человека, довольно сложно обмануть. Возможно, именно поэтому Нео становится избранным, в его мышление, более гибкое, гораздо легче внедрить мысль, что все окружающее – не более, чем заданная машиной судьбы фикция. По задумке «Матрица» схожа со многими произведениями Филиппа К.Дика, к примеру, «Меняющими реальность», а в в некотором смысле фильм Вачовски даже можно назвать «Бегущим по лезвию » для поколения девяностых. Герой подвергается дилемме действительности собственного существования в атмосфере холодного и неуютного дождливого мира из стекол и кожаных плащей в пол. Разница в том, что мир «Матрицы» уже не терпит мифологического и сказочного вмешательства. Во снах здесь невозможны единороги, сны тут и вовсе являются прямым продолжением реальности. Поскольку ложки действительно нет. Внутифильмовое ощущение кошмарной бессонницы продолжает мысль об уставшем герое поколения, будто бы выпавшем «на измену». На этом чувстве основывается и не сбавляющий темпа ритм фильма. Ведь именно «Матрица» сформировала целый образ мышления со своей хореографией и прыжками. Детали фильма во мгновение стали работать как самостоятельные и самодостаточные кинематографические образы: Нео, уворачивающийся от пуль, Тринити, в прыжке взмывающая в воздух. При том, в визуальном воплощении идей «Матрицы» в целом можно отыскать и влияние Терри Гиллиама («12 обезьян », «Бразилия ») и Дэвида Кроненберга («Сканнеры» , «Видеодром »), в конце девяностых, находившихся на пике популярности. Но фильм Вачовски стал настоящим гейм-ченджером, и повлиял уже, в свою очередь на самого Гиллиама (который 12 лет спустя снимет анти-утопию «Теорема Зеро », повторяющую очень многие приемы и детали, в фильме британца, к примеру, даже похожие компьютеры, подключающие сознание героев к цифровой программе) и на Кроненберга (в привычном ему мрачном и сатирическом обличье излагающего идеи «Матрицы» в «Космополисе », снятому по роману Дона Делилло, выпущенного в 2003 году). Как замечал Морфеус, «Матрица» действительно окружает нас везде. Она перекочевала в комиксы, видеоигры, в кино ее приемами пользовались Кристофер Нолан («Начало »), Зак Снайдер («Запрещенный прием »), Тимур Бекмамбетов («Ночной дозор », «Особо опасен ») , Эндрю Никкол («Время », «Анон »), десятки режиссеров и сотни клипмейкеров поменьше. «Матрица» была очень серьезна, не разменивалась на юмор, не заигрывала со зрителями, не билась головой о четвертую стену, и, скорее всего, проиграла бы сегодняшней студийной системе, где Нео превратился в Джона Уика и постиронично болтает с Лоуренсом Фишберном . Главная, наверное, во всей это истории, мораль, в тот день, когда самая контркультурная и анти-монополистская франшиза Голливуда оказалась во власти беспощадного голливудского комбайна, а Нео отправился покорять далекие галактики за чертогами своего разума, радоваться такому повороту мог только агент Смит. Денис Виленкин
