Сегодня стартовала ретроспектива Алексея Юрьевича Германа, которая пройдет Москве, Санкт-Петербурге, Новосибирске, Казани и Омске. Мы вспоминаем по этому случаю текст, написанный к недавнему юбилею мастера.
«Многие умерли, некому позвонить, и никому ничего в этой стране не надо. Жизнь прошла крайне глупо. Унизительно глупо», - так заканчивается первый монолог Алексея Юрьевича Германа
, записанный кинокритиком Антоном Долиным для книги «Герман» - выдающегося сборника интервью великого режиссера, который успел выйти в 2010-м. В разгар мифов о долгострое «Трудности быть богом», который вроде бы уже досняли и отправили в долгий ад озвучания и постобработки, куда сам Герман ездил с трудом, будто не хотел завершать картину. Он её и не завершил - прощальное полотно мастера заканчивали вдова и бессменная соратница Светлана Кармалита
и сын-режиссер Алексей Герман-младший
. Как прошла эта почти 75-летняя жизнь (Алексея Юрьевича не стало 21 февраля 2013-го), конечно, сложно оценить. Если и «унизительно глупо» то в том же, вероятно, смысле, в каком Ерофеев писал: «Всё на свете должно происходить медленно и неправильно». «Медленно и неправильно» - это вообще про кинематограф Германа, который посреди соцреалистического лубка и европейской очарованности оттепельной братии настойчиво шел к убер-реализму, монологам и диалогам персонажей предпочитал какофонию реплик и сбивающее с толку стерео, настоящему - прошлое, в котором видны кривые ДНК как сегодняшнего дня, так и завтрашнего.
«Унизительно глупо» - это и про непростую большую жизнь, и про пять с половиной картин (снятый вместе с Григорием Ароновым
«Седьмой спутник» он предпочитал забыть, хотя там уже проклевывался германовский кинематограф). Тут сложно не вспомнить знаменитый апокриф про спиритический сеанс Андрея Тарковского
с духом Пастернака, который напророчил ему еще четыре картины («зато хороших»). Так и германовский путь со стороны выглядит удивительно цельно, как по писанному. «Седьмой спутник», озвученный интеллигентными интонациями в смеси с народным говорком, рассказывает про генерала царской армии Адамова (Андрей Попов
), которого в разгар Гражданской войны арестовывают, а потом отпускают красные. Здесь отчетливо звучит идея, что в разгар масштабных исторических событий человек порой не может определять своей судьбы, а превращается в спутник, сопровождающий некое небесное тело (в данном случае, понятно, революцию).
В «Проверке на дорогах» Герман прибавил плотность быта и обратился к излюбленной многофигурности, да и Вторая Мировая, по понятным причинам, служила центром притяжения его киновселенной, тем взрывом небесного тела, который режиссера застал, пускай и в эвакуации. В «Двадцать дней без войны» мир вокруг персонажей начинает звучать громче, намекая на будущую германовскую полифонию. Война из кадра переходит в монологи - журча, бурча, всхлипывая, она вторгается в уши писателя и военкора Лопатина (Юрий Никулин
), отсылающего к автору сценария Константину Симонову. Лопатин на двадцать дней уезжает с фронта в Ташкент - к семье покойного товарища, на съемки фильма по его произведению, а также к обломкам прошлой жизни и вспышкам нефронтовых чувств. Здесь снова обычный человек в кильватере метеора истории, который видит, что никаких дней без войны нет: как любой заурядный газ она распространилась на все доступное пространство, пролезла в каждую жизнь, оставила отметины вдоль железной дороги.
Следом начался Алексей Герман, каким мы его знаем: квази-автобиографичный, смешивающий память и вымысел, реальность и дремоту или морок, дотошный реализм и такую концентрацию звуков, предметов и лиц, что органы восприятия оказываются растеряны, как под ковровой бомбардировкой. Посреди этого тихого вихря живут ветераны Гражданской войны, сотрудники угрозыска в небольшом городке Унчанск в картине «Мой друг Иван Лапшин». Тут режиссер взялся за текст повести отца, прославленного писателя Юрия Германа, который для него являл едва ли не целый мир: в интервью Герман вспоминает его как большую противоречивую фигуру, вместе с тем - как небожителя, человека удивительных, редких сегодня свойств (в сущности, Лапшин в исполнении Андрея Болтнева
и олицетворяет этот не то чтобы идеализированный, но по-своему возвышенный типаж). Здесь же чувствуется легкий налёт античной трагедии: Лапшину и его товарищам (среди которых и писатель Ханин, сыгранный Андреем Мироновым
), уже прошедшим минимум одну войну, впереди видится мирное небо, хотя там - и этот исторический саспенс как будто вынесен за скобку - Вторая Мировая. Следом за этим тревожным пробуждением Герман снял дурной сон - «Хрусталев, машину!», про генерала медицинской службы Кленского (великолепный и исполинский Юрий Цурило
), который пускается в макабрический трип по заснеженной Москве, спасаясь от бушующего «дела врачей». В «Хрусталеве» Герман показывает последние судороги сталинизма (в кадре - февраль 1953-го, вождя разбил паралич), но отлаженная система продолжает по инерции стучать, кошмарить и преследовать. Здесь Алексей Герман поженил густую, предметную атмосферу СССР с Босхом и Брейгелем. Здесь он довел звучание предметов и голосов до той плотности, что в ней спокойно может стоять ложка. Здесь Герман как будто бы утратил надежду, хотя всю его компактную фильмографию трудно обвинить в оптимизме.
Во всяком случае, «Трудно быть Богом» - экранизация повести братьев Стругацких, слегка замаскированная под пионерскую фантазию, - оказалась фильмом из скорбных завещаний. Еще более плотным, мрачным, предметным, душным и живописным ночным кошмаром на тему того, что «никому ничего в этой стране не нужно». Живущий языческим королем на Арканаре Румата (Леонид Ярмольник
) тут выступает спутником, который мечтает что-то изменить, но упирается в стену бессилия: Герман как будто развернул на три часа сцену из «Хрусталев, машину!», где зэки в вагончике насилуют древком того самого генерала медицинской службы. Пространство равнодушия и насилия, вечной зимы и произвола, плевков и невозможности что-то поменять. Такой отчаянной нотой увенчалась почти полувековая карьера Алексея Юрьевича Германа, за которую он успел сделать всего лишь шесть картин; да и начать он её мог едва ли не с «Трудно быть Богом» (первый сценарий написали еще в 1967-м). Читайте также: рецензия на «Трудно быть Богом» Ну а другой финал представить трудно: Алексей Юрьевич Герман - один из немногих советских режиссеров, которых интересовали не События и Личности, а щепки истории, её занозы, захваченные в водоворот люди, которые по одиночке могли оказаться в одиночке, но вместе образовывали удивительное панно жизни здесь и сейчас (не удивительно, что основные аналогии для его творчества - из живописи, а не из кинематографа). Возможно, сказалось нежелание становиться режиссером: Герман хотел во врачи, даже ходил в медкружок, где копался в трупах. Возможно, концентрация историй вокруг него: и романы отца, и зарисовки из жизни замечательных людей (впервые Ахматову будущий мэтр увидел в туалете их квартиры), и семейные предания, и сейсмическая активность мировой истории в середине XX века.
Возможно, жизнь действительно прошла «унизительно глупо», но вместе с фильмографией сложилась она в траекторию спутника, который сопровождал советское небесное тело на протяжении всего его полета. Герман родился в 1938-м, в разгар сталинских репрессий, застал тяжелый воздух войны, в 90-е участвовал в создании ковчега отечественного кинематографа под названием «Студия первого и экспериментального фильма», на которой дебютировали самый котируемый постсоветский российский режиссер Алексей Балабанов
и самый резонансный документалист Виталий Манский
. Немудрено, что всю жизнь он выписывал те травмы, о которых говорить было не принято, пресловутые вывихи истории: до, после, во время. В сущности, он всегда снимал о «России», которую мы потеряли: о стране, которая пожирала своих сынов, которая не умела отделить фатум от идеологии и разнарядки свыше, которая по инерции продолжала людоедствовать, пока начальство официально не сменилось, жила памятью и иллюзиями, никогда ничего не отпускала (как пилот в исполнении Алексея Петренко
из «Двадцати дней без войны»). Алексей Юрьевич Герман всю дорогу помещал в эти невеселые интерьеры заразительно живых людей - побольше, поменьше, посильнее, послабее - и этим напоминал советского Джона Кассаветиса
с его джазовым ритмом, кисло-сладкой бытовухой, перерастающей в экзистенциальное переживание. Только у Германа всё окутывал еще и сумрак истории, который в «Трудно быть Богом» как будто бы взял вверх. Но, как свидетельствует его же фильмография, питающаяся от самой истории, ничего не случается бесповоротно и окончательно - и каждую выжженную землю покроет очищающий снег. С 19 по 23 июля в Москве, Санкт-Петербурге и других городах России пройдет первая полная ретроспектива Алексея Юрьевича Германа, посвящённая 80-летию режиссёра.
Алексей Филиппов 20.07.2018
Сегодня стартовала ретроспектива Алексея Юрьевича Германа, которая пройдет Москве, Санкт-Петербурге, Новосибирске, Казани и Омске. Мы вспоминаем по этому случаю текст, написанный к недавнему юбилею мастера. «Многие умерли, некому позвонить, и никому ничего в этой стране не надо. Жизнь прошла крайне глупо. Унизительно глупо», - так заканчивается первый монолог Алексея Юрьевича Германа , записанный кинокритиком Антоном Долиным для книги «Герман» - выдающегося сборника интервью великого режиссера, который успел выйти в 2010-м. В разгар мифов о долгострое «Трудности быть богом», который вроде бы уже досняли и отправили в долгий ад озвучания и постобработки, куда сам Герман ездил с трудом, будто не хотел завершать картину. Он её и не завершил - прощальное полотно мастера заканчивали вдова и бессменная соратница Светлана Кармалита и сын-режиссер Алексей Герман-младший . Как прошла эта почти 75-летняя жизнь (Алексея Юрьевича не стало 21 февраля 2013-го), конечно, сложно оценить. Если и «унизительно глупо» то в том же, вероятно, смысле, в каком Ерофеев писал: «Всё на свете должно происходить медленно и неправильно». «Медленно и неправильно» - это вообще про кинематограф Германа, который посреди соцреалистического лубка и европейской очарованности оттепельной братии настойчиво шел к убер-реализму, монологам и диалогам персонажей предпочитал какофонию реплик и сбивающее с толку стерео, настоящему - прошлое, в котором видны кривые ДНК как сегодняшнего дня, так и завтрашнего. фото: "Седьмой спутник" «Унизительно глупо» - это и про непростую большую жизнь, и про пять с половиной картин (снятый вместе с Григорием Ароновым «Седьмой спутник» он предпочитал забыть, хотя там уже проклевывался германовский кинематограф). Тут сложно не вспомнить знаменитый апокриф про спиритический сеанс Андрея Тарковского с духом Пастернака, который напророчил ему еще четыре картины («зато хороших»). Так и германовский путь со стороны выглядит удивительно цельно, как по писанному. «Седьмой спутник», озвученный интеллигентными интонациями в смеси с народным говорком, рассказывает про генерала царской армии Адамова (Андрей Попов ), которого в разгар Гражданской войны арестовывают, а потом отпускают красные. Здесь отчетливо звучит идея, что в разгар масштабных исторических событий человек порой не может определять своей судьбы, а превращается в спутник, сопровождающий некое небесное тело (в данном случае, понятно, революцию). фото: "Проверка на дорогах" В «Проверке на дорогах» Герман прибавил плотность быта и обратился к излюбленной многофигурности, да и Вторая Мировая, по понятным причинам, служила центром притяжения его киновселенной, тем взрывом небесного тела, который режиссера застал, пускай и в эвакуации. В «Двадцать дней без войны» мир вокруг персонажей начинает звучать громче, намекая на будущую германовскую полифонию. Война из кадра переходит в монологи - журча, бурча, всхлипывая, она вторгается в уши писателя и военкора Лопатина (Юрий Никулин ), отсылающего к автору сценария Константину Симонову. Лопатин на двадцать дней уезжает с фронта в Ташкент - к семье покойного товарища, на съемки фильма по его произведению, а также к обломкам прошлой жизни и вспышкам нефронтовых чувств. Здесь снова обычный человек в кильватере метеора истории, который видит, что никаких дней без войны нет: как любой заурядный газ она распространилась на все доступное пространство, пролезла в каждую жизнь, оставила отметины вдоль железной дороги. фото: "Двадцать дней без войны" Следом начался Алексей Герман, каким мы его знаем: квази-автобиографичный, смешивающий память и вымысел, реальность и дремоту или морок, дотошный реализм и такую концентрацию звуков, предметов и лиц, что органы восприятия оказываются растеряны, как под ковровой бомбардировкой. Посреди этого тихого вихря живут ветераны Гражданской войны, сотрудники угрозыска в небольшом городке Унчанск в картине «Мой друг Иван Лапшин». Тут режиссер взялся за текст повести отца, прославленного писателя Юрия Германа, который для него являл едва ли не целый мир: в интервью Герман вспоминает его как большую противоречивую фигуру, вместе с тем - как небожителя, человека удивительных, редких сегодня свойств (в сущности, Лапшин в исполнении Андрея Болтнева и олицетворяет этот не то чтобы идеализированный, но по-своему возвышенный типаж). Здесь же чувствуется легкий налёт античной трагедии: Лапшину и его товарищам (среди которых и писатель Ханин, сыгранный Андреем Мироновым ), уже прошедшим минимум одну войну, впереди видится мирное небо, хотя там - и этот исторический саспенс как будто вынесен за скобку - Вторая Мировая. Следом за этим тревожным пробуждением Герман снял дурной сон - «Хрусталев, машину!», про генерала медицинской службы Кленского (великолепный и исполинский Юрий Цурило ), который пускается в макабрический трип по заснеженной Москве, спасаясь от бушующего «дела врачей». В «Хрусталеве» Герман показывает последние судороги сталинизма (в кадре - февраль 1953-го, вождя разбил паралич), но отлаженная система продолжает по инерции стучать, кошмарить и преследовать. Здесь Алексей Герман поженил густую, предметную атмосферу СССР с Босхом и Брейгелем. Здесь он довел звучание предметов и голосов до той плотности, что в ней спокойно может стоять ложка. Здесь Герман как будто бы утратил надежду, хотя всю его компактную фильмографию трудно обвинить в оптимизме. фото: "Мой друг Иван Лапшин" Во всяком случае, «Трудно быть Богом» - экранизация повести братьев Стругацких, слегка замаскированная под пионерскую фантазию, - оказалась фильмом из скорбных завещаний. Еще более плотным, мрачным, предметным, душным и живописным ночным кошмаром на тему того, что «никому ничего в этой стране не нужно». Живущий языческим королем на Арканаре Румата (Леонид Ярмольник ) тут выступает спутником, который мечтает что-то изменить, но упирается в стену бессилия: Герман как будто развернул на три часа сцену из «Хрусталев, машину!», где зэки в вагончике насилуют древком того самого генерала медицинской службы. Пространство равнодушия и насилия, вечной зимы и произвола, плевков и невозможности что-то поменять. Такой отчаянной нотой увенчалась почти полувековая карьера Алексея Юрьевича Германа, за которую он успел сделать всего лишь шесть картин; да и начать он её мог едва ли не с «Трудно быть Богом» (первый сценарий написали еще в 1967-м). Читайте также: рецензия на «Трудно быть Богом» Ну а другой финал представить трудно: Алексей Юрьевич Герман - один из немногих советских режиссеров, которых интересовали не События и Личности, а щепки истории, её занозы, захваченные в водоворот люди, которые по одиночке могли оказаться в одиночке, но вместе образовывали удивительное панно жизни здесь и сейчас (не удивительно, что основные аналогии для его творчества - из живописи, а не из кинематографа). Возможно, сказалось нежелание становиться режиссером: Герман хотел во врачи, даже ходил в медкружок, где копался в трупах. Возможно, концентрация историй вокруг него: и романы отца, и зарисовки из жизни замечательных людей (впервые Ахматову будущий мэтр увидел в туалете их квартиры), и семейные предания, и сейсмическая активность мировой истории в середине XX века. фото: "Хрусталев, машину" Возможно, жизнь действительно прошла «унизительно глупо», но вместе с фильмографией сложилась она в траекторию спутника, который сопровождал советское небесное тело на протяжении всего его полета. Герман родился в 1938-м, в разгар сталинских репрессий, застал тяжелый воздух войны, в 90-е участвовал в создании ковчега отечественного кинематографа под названием «Студия первого и экспериментального фильма», на которой дебютировали самый котируемый постсоветский российский режиссер Алексей Балабанов и самый резонансный документалист Виталий Манский . Немудрено, что всю жизнь он выписывал те травмы, о которых говорить было не принято, пресловутые вывихи истории: до, после, во время. В сущности, он всегда снимал о «России», которую мы потеряли: о стране, которая пожирала своих сынов, которая не умела отделить фатум от идеологии и разнарядки свыше, которая по инерции продолжала людоедствовать, пока начальство официально не сменилось, жила памятью и иллюзиями, никогда ничего не отпускала (как пилот в исполнении Алексея Петренко из «Двадцати дней без войны»). Алексей Юрьевич Герман всю дорогу помещал в эти невеселые интерьеры заразительно живых людей - побольше, поменьше, посильнее, послабее - и этим напоминал советского Джона Кассаветиса с его джазовым ритмом, кисло-сладкой бытовухой, перерастающей в экзистенциальное переживание. Только у Германа всё окутывал еще и сумрак истории, который в «Трудно быть Богом» как будто бы взял вверх. Но, как свидетельствует его же фильмография, питающаяся от самой истории, ничего не случается бесповоротно и окончательно - и каждую выжженную землю покроет очищающий снег. С 19 по 23 июля в Москве, Санкт-Петербурге и других городах России пройдет первая полная ретроспектива Алексея Юрьевича Германа, посвящённая 80-летию режиссёра. фото: "Трудно быть богом" Алексей Филиппов 20.07.2018
Биография Кэтрин Хардвик Детство и семья Кэтрин Хардвик Кэтрин родилась в Камероне, но детство провела в городе Мак Аллен. Кроме неё, в семье воспитывались её брат и сестра. Окончив школу, девушка захотела учиться на архитектора и поступила в Университет. Вскоре она приняла решение всё изменить в
→ Подробнее:)
