«Вечный свет»: Кино — это преисподняя и сексоцид - «Рецензии»

В прокат выходит новый фильм Гаспара Ноэ — 50-минутная картина «Вечный свет» с Шарлоттой Генсбур и Беатрис Даль , рассказывающая о съемках фильма про ведьм и случившийся на площадке хаос. Алексей Филиппов рассказывает, какие дрова в костер замысла бросает режиссер, и кому из зрителей необходим такой опыт просмотра. «Либо надо получить титул мисс Франция, либо сгореть на костре», — шутливо замечает Беатрис Даль, которая играет как бы саму себя: актрису колдовской внешности — но решившую попробовать себя в режиссуре. Поодаль — на самом деле отсеченная экватором полиэкрана — сидит Шарлотта Генсбур, тоже в псевдо-автобиографической роли. Она солирует в дебютной картине коллеги — про ведьм, — и все должно закончиться неизбежным сожжением. «Костер — это суперсексуально», — снова панчлайн Даль. Их десятиминутный разговор — отдельное кино: экран — пополам, обволакивающий желтый свет, две выдающиеся актрисы обсуждают роли, костры и случаи на съемках. В их непохожих фильмографиях с акцентом на ведьмовство хватало всякого. Даль — звезда французского нового экстрима (в частности, «Мести нерожденному»), к которому относится и Ноэ, — хохочет над вульгарным представлением мужчин о сексуальности и вспоминает наготу перед двухтысячной массовкой, дурацких режиссеров и карикатурных продюсеров, с которыми приходилось работать, а также конфузы, связанные с непреднамеренной эякуляцией (у нее — в очереди в кинозал, у Генсбур — на съемках постельной сцены с робким юношей). Сексуальность, ясно, не в чулках и глубоком декольте, но в хождении по краю, возможности вдохнуть полной грудью. Реплика про костер и мисс Францию — невольный парафраз чеховского «То ли чаю попить, то ли повеситься» — издевательское описание пика женской медийности. Генсбур — печально звездная дочь, редкая актриса, не сбежавшая от фон Триера после первого фильма. Практически играла ведьму в «Антихристе» (2009), где лес переполнен мужским страхом «женского». В «Меланхолии» (2011) — от противного — заботливую старшую сестру на свадьбе, но «монахини» — доппельгангеры «ведьм». В «Нимфоманке» (2013), закутанной в мужской мир холостых рефлексии и эрудиции, она вновь иная, манящая и пугающая — то, что в середине прошлого века позволило объединить под одной вывеской феминизм и ведьмовство. Читайте рецензию на «Нимфоманку» Слушайте подкаст о Ларсе фон Триере Новый фильм Гаспара Ноэ — 15-минутная реклама шмоток Yve Saint Laurent, превратившаяся в 50-минутный шабаш, — напоминает костер, который режиссер собирает из всех дров, что умудрился наломать, занимаясь режиссурой, размышляя о кинопроизводстве и месте женщины — на площадке, в жизни и Средневековье. Фильм вообще начинается с экскурса в истязания ведьм и эпиграфа из Достоевского, сообщающего, что секунды до эпилептического припадка — самые кайфовые. Диалог Даль и Генсбур — только один из сучьев, который вскоре охватит пламя: вот и ласковый камин, наполняющий комнату что-то сулящим желтым, сначала сообщает место действия воображаемого фильма (Французское королевство), а потом цитирует Годара : «Большинство тех, кто сегодня снимает кино — живые мертвецы». Подпись — «Жан-Люк». Это не ребячливое панибратство — Ноэ и сам с усами, полуживой классик (или живой полуклассик), да и просто здесь все подписаны только именами, порой чуть исковерканными: Беатрис, Шарлотта, Элвис (?), Гаспар, Карл Т. (Дрейер ), Райнер (Вернер Фасбиндер ), Пьер Паоло (Пазолини ) etc. Как в надменных обвинительных протоколах, где фамилии были только у мужчин (см. дело Жанны д’Арк). Впервые ведьмы/ведьмаки и святые/инквизиторы оказались равнозначны. Однако по линии привычного неймдроппинга (любит Гаспар подергать за нос классиков, даже если они уже и не почувствуют) Ноэ пытается нащупать грань, где заканчивается ортодоксальная кинематографичность — «Кино с большой буквы» — и начинается веселый еретизм. Цитаты из Дрейера и Годара, патетично высвечивающиеся на экране в соответствующем скрижальном начертании, — те идеи, которые двигали кинематограф вперед, нередко ценой истязания единомышленников (чаще — единомышленниц). Про Жанну д’Арк Дрейер снял жуткий немой шедевр, практически сведший с ума ключевую актрису Рене-Жанну Фальконетти , а 70-летняя Анна Свиеркиер в течение часа, до болей в спине была привязана к лестнице на съемках его же «Дня гнева» (1943), где играла ведьму на сожжении. Фассбиндер и Пазолини — были гонимы, но тоже не щадили себя и артистов. «Под давлением я превращаюсь в диктатора», — говорил РВФ. Да и сам Ноэ не демиург комфорта — вспомнить хотя бы жуткую сцену убедительного изнасилования Моники Белуччи в «Необратимости» (2002), которую сегодня не воспроизвели бы ни режиссер-провокатор, ни сама актриса. С этим же производственно-нравственным хаосом предстоит встретиться француженке Беатрис Даль на съемках, где почти все говорят по-английски, к Генсбур клеится молодой режиссер Карл (Карл Гусман из «Любви» и «Неонового демона»), мечтающий снять ее в дебюте, пока она «еще свежа», второстепенные актрисы страдают без еды и воды (среди них — Эбби Ли из «Безумного Макса» и того же «Демона»), а костюмерам не хватает времени всех подготовить (модная индустрия — тот еще адский котел). Якобы работавший с Годаром оператор мечтает заняться любимым делом — снимать «смерть за работой» и отказывается выстраивать диалог с дебютанткой. Продюсер нанимает шпиона, чтобы сбросить Даль, которую взяли постановщицей из-за звездного статуса. А Генсбур звонит дочери и узнает, что мальчики на обеденном перерыве нарисовали ей на лобке крест. Когда к этому броуновскому движению отчаяний добавляется сломавшаяся световая установка, съемка «сожжения» превращается в макабрическую дискотеку, на которой, вторя Фальконетти, извивается измученная мыслями и обреченная сценарно Генсбур. Словно сгорает в эпилептическом припадке стробоскопа. Экран уже поделен на три части — как будто мем «очень по-христиански». Все смешалось. Остались лишь силуэты, цветовые пятна и затихающие крики. Читайте рецензию на «Неонового демона» Читайте рецензию на «Экстаз» Тут со зрителем должен случиться припадок, экстаз, откровение, катарсис. Ноэ с его причудливой, но довольно однотипной киногенией и обилием дров-слоев все же режиссер ощущений, а не сконструированного высказывания. Его тейки часто укладываются в максималистские речевки. Фильм как сожжение на костре («Вечный свет»). Жизнь как дискотека под ЛСД, требующая смертельного финала («Экстаз»). Любовь как космическая одиссея пениса во влагалище с печальным концом («Любовь»). Смерть как бесконечный античный трип с пола сортира к бликам юности («Вход в пустоту»). «Вечный свет» — это опыт горения. Суперсексуально. И чертовски больно. И так же сложно передать на экране, как одолеть века мизогинии и насилия — съемками фильма. Взять хоть садистски перфекцониствующего Дрейера или шарж-шабаш Ноэ, ернически описывающего практически неизбежность хаоса, истерики и тирании. Впрочем, режиссер давно уверен, что для боли достаточно двоих — что и говорить о целой съемочной группе. Вот и оригинальное название Lux Aeterna можно понимать и как оптимистичную часть заупокойной мессы, и как ссылку на одноименную композицию Лигетти в «Космической одиссее» Кубрика, которой посвящена «Любовь». Ноэ — большой фанат, его метод вышел, по сути, из знаменитого межзвездного трипа. Как и преданных зрителей, Ноэ интересует — что же по ту сторону, есть ли грань, за которой железо уже не ранит. И как идейный кинематографический «экстремист», который не мог не видеть «Мучениц» (2008) Ложье, где жаннадарковское страдание в современном изводе дает пространный ответ «Продолжай сомневаться», он одновременно не верит и верит. И все же начинает фильм о/в фильме с единственного существенного вопроса. «Эй! Можно прекратить этот кошмар?» «Вечный свет» в прокате с 19 ноября. Алексей Филиппов