Александр Котт: «Историческая правда - как родовая боль, забывается со временем» - интервью

На телеканале «Россия-1» продолжается показ сериала «Седьмая симфония» с Алексеем Гуськовым

в роли дирижера Карла Элиасберга, в блокадном Ленинграде собравшего оркестр для исторического исполнения великого произведения Дмитрия Шостаковича

. Мы поговорили с режиссером сериала Александром Коттом

о том, как создавалась кинематографическая «Седьмая симфония», почему она стала не просто байопиком, а масштабным полотном о людях, обычно находящихся в тени всего оркестра, и насколько важными для исполнителей главных ролей были музыкальные навыки и память о блокадном Ленинграде.

фото: пресс-служба телеканала "Россия-1"
Как в вашей фильмографии появился этот проект и чем он вас привлек как режиссера?
Это идея Леши Гуськова, и именно он мне предложил выступить на сериале режиссером. Мы с ним случайно встретились в одной локации, но на разных съемочный площадках, он мне рассказал об этой идее, но я поначалу даже не понимал, как все сложится по срокам, потому что часто режиссерам предлагают проекты, которые потом плавают в воздухе. Но оказалось, что все серьезно, и Леша меня, можно сказать, взял в плен своей энергией, обаянием. Сценарий на тот момент уже писался, я согласился, потому что мы все знаем музыку Шостаковича и самого композитора, но практически никто не знает дирижера, который исполнил эту симфонию, собрал оркестр в блокадном Ленинграде. Дирижеры всегда на вторых ролях, я уж не говорю об оркестре, который мы все видим, но кто конкретно там играет, даже не знаем – люди теряются в общей музыкальной истории, за что немного обидно. И меня эта тема заинтересовала. Написать гениальное произведение – это одно, но без дирижера эта симфония никогда бы так не зазвучала. Я признаюсь, сам впервые услышал это имя – Карл Ильич Элиасберг, последний оставшийся дирижер в блокадном Ленинграде.
Но «Седьмая симфония» не только о нем. Как вы готовились к съемкам?
Я вообще не очень люблю рассказывать про конкретных людей, потому что их родственники живы, и сохранять баланс между доку и драмой для режиссера всегда мучительно, потому что хочется создать свой мир. Перед «Седьмой симфонией» мы встретились с племянницей Элиасберга – ей под 90 лет, она потрясающий человек, и очень интересно о нем рассказывает. Кроме того, мы изучили много материалов, хранящихся не только в музыкальной библиотеке Петербурга, но еще там есть невероятный школьный музей, как выяснилось, известный в узких кругах, посвященный этому оркестру. Там много разных материалов, в том числе простреленная партитура. В общем, есть всё, что вдохновляет режиссера. Если же говорить про сценарий, то над ним работали несколько сценаристов, важно было найти нужную интонацию, которую, как мне кажется, удалось добиться Наташе Назаровой. Когда стало ясно, что проект состоится, было решено подключить тяжелую артиллерию – так появились продюсеры Александр Роднянский, Сергей Мелькумов и Наталия Горина, и потихонечку проект пошел. Мы год готовились и искали актеров, что отдельная история. Надо было найти тех, кто играет на инструментах, и музыкантов, которые могут быть актерами. Это была интересная задача, с которой мы справились. Например, Лиза Боярская реально играет на флейте, она работает в театре у Льва Додина, а там все на каких-то инструментах играют. У Сережи Фролова вообще консерваторское образование. Кроме того, у нас снимались музыканты из разных оркестров Петербурга, и многим из них удались настоящие кинороли – со словами, с переживаниями.
Насколько, кстати, для артистов была важна не только музыкальная, но и эта ленинградская составляющая? Все-таки блокада отразилась на всех поколениях петербуржцев, для которых это совершенно отдельная история.
Все задействованные в нашем фильме музыканты, как правило, представители династий. И это отдельный мир, о котором мы, как выяснилось, мало знаем. Особенно если говорить не про условных солистов оркестра, а про вторые скрипки и так далее. Это уникальные люди, которые выросли в музыкальных семьях и, естественно, все ниточки их тянутся туда, в Ленинград, так что для них «Седьмая симфония» – очень личная история. К тому же они все друг друга знают, для них музыка – это вся жизнь. В то время, как для меня до съемок, да я думаю и для многих других, к сожалению, оркестр – это некий общий план. В «Седьмой симфонии» мы попытались немного оказаться внутри оркестра с его взаимоотношениями, взглядами на музыку, всеми этими разными людьми, для меня, будто из космоса. И очень важно, что мы снимали именно в Петербурге. Но это была дикая ответственность, потому что нельзя было ошибиться. Если бы мы выбрали неверную интонацию, нас бы съели. Хотя, может, еще и съедят.
На мой взгляд, вам как раз удалось избежать и излишнего пафоса, и мелодраматичного выдавливания слезы, что важно.
Мы к этому и стремились, избегали фальшивой серьезности. Для меня наше кино – это такой реквием с торжественной грустью. Причем, когда мы проводили премьеру в Петербурге, на большом экране я заметил много и смешных, и трогательных моментов. Особенно с Гуськовым, который существует на экране в образе немного инопланетном даже. Я был этим приятно удивлен.

фото: Facebook Александра Котта
Мне кажется, такого Гуськова мы не видели – он же очень часто пребывает в злодейских ипостасях, причем жирными мазками, а здесь очень тонкая, не свойственная ему работа.
Он и меня поразил своей игрой. Как и Леша Кравченко. Они играют двух совершенно противоположных людей, и в финале сталкиваются просто с невероятной силой!
Кравченко здесь предстает в роли сотрудника НКВД, он в принципе в последнее время все чаще играет таких людей в форме. Однако в самом начале с ним есть мощная сцена, когда он запутывается в сетке, и крупный план показывает, кажется, ровно такой же взгляд Кравченко, который был у него, еще мальчика, много лет назад в «Иди и смотри». Это действительно отсылка к фильму Элема Климова?
Да, у него получился прямо оттуда этот отчасти безумный взгляд. Мы говорили с Лешей на эту тему, и я понял, что этот взгляд – настоящий. Сейчас попробую объяснить. Леша и тогда – мальчиком – чувствовал весь этот страх, и сейчас. Он не контролирует свое лицо, когда искренне переживает то, что видит. И думаю, таким и должен быть настоящий артист. В нашей истории он тоже видит гибель своих родных, и именно поэтому у него такие переживания – настоящие, прокладывающие мостик между нашим фильмом и «Иди и смотри». Я мог бы попросить его сделать по-другому, но он чувствует именно так, хотя порой на съемках он ко мне подходил и просил, чтобы я в случае чего его немного тушил. Но, мне кажется, он все сделал очень органично.
А как вы нашли молодую актрису Дарью Коныжеву – у нее все-таки до этого было не так много ролей. Я, например, ее помню по «Паре из будущего».
Она еще сыграла одну из главных ролей в «Подольских курсантах». А вышли мы на нее элементарно – как раз искали актеров, умеющих играть на скрипке. И вот появилась девочка с лицом, словно оттуда, тихая, спокойная, играющая на скрипке. Нам с ней очень повезло, она живо включилась в проект, продумывала, разбирала роль. У нее классическое образование, такой академический подход к жизни. А еще, как оказалось, у нее есть сестра-близнец, причем она занимается физикой.
Продолжая говорить про актеров, не могу не спросить про Тимофея Трибунцева, которому в последнее время достаются гротескные комедийные роли, здесь же он совершенно иной.
С ним отдельная невероятная история! Я представлял себе Клеймана именно таким – гениальным евреем-музыкантом, немножко шибзиковатым. Но произошла очень интересная вещь – в него влюблены две красивейшие женщины в исполнении Яны Студилиной и Лизы Боярской. И когда я принес продюсерам крутые пробы Трибунцева с восторгом, что он может сыграть у нас, то первая реакция была: как же в такого, пусть и гениального, но странного, могут влюбиться эти женщины, две такие принцессы. Очень мы долго это обсуждали, я уже и сам начал думать – действительно, как. Но мне очень хотелось его снять! И мы начали это делать, хотя еще сомневались, будем менять его или нет. Но на 3-4 съемочный день в него влюбился весь женский съемочный коллектив. Как только Тима приезжал на площадку, для всех был праздник. И получилось реальное воплощение того, что женщины любят не за бицепсы, а за чувство юмора, мозги, взгляд, энергию, хитрость, харизму. Тима – уникальный человек, и у него здесь реально очень драматичная роль. Особенно ближе к финалу сериала.
Еще одно не самое очевидное, кажется, решение – это Виктория Толстоганова в образе Ольги Берггольц.
У нас было много вариантов, и я заранее прошу прощения у всех тех прекрасных актрис, которые не снялись в этой роли. Берггольц появляется в фильме не так много, и она должна была запомниться. Вика пришла в голову не только из-за некого внешнего сходства, но и из-за характера, харизмы, своей упертости, а еще она потрясающе читает стихи – баз заученного пафоса, а просто от себя. У нас с Викой была всего пара съемочных дней, но мы разложили их на весь сериал.
Помимо артистов важным, думаю, было и визуальное решение. На «Седьмой симфонии» вы вновь работаете с оператором Петром Духовским, с которым вы делали не только свои первые короткометражки и полный метр «Ехали два шофера», но и недавние картины – камерный «Инсайт» и тоже исторический «Спитак», совершенно, кстати, разные по визуальной составляющей.
На «Седьмой симфонии» у нас был потрясающий художник-постановщик Сергей Иванов, который, конечно, настоящий монстр. У него великолепные эскизы, он создает пространство целиком, а не, как некоторые, – вот я вам уголочек сделаю. К тому же, очень трепетно относится к цветовому решению. Здесь мы пришли к голубо-зеленой гамме. А с Петей мы договорились, что у нас будет ручная камера, такая интимная, будто мы все время находимся рядышком с героями.

фото: пресс-служба телеканала "Россия-1"
И которая как раз отвечает не за статику большого оркестра, а за личную историю каждого его участника. Отчасти такое было и у вас в «Спитаке». Но «Седьмая симфония» выглядит, пожалуй, как самый сложный ваш проект.
Так и есть. Это связано еще и с тем, что я совершенно не музыкальный человек. Я не знал, как устроен оркестр, какие там бывают составы, какая рассадка, кто чем занимается, даже, как выглядят некоторые инструменты. И это для меня было определенным вызовом. Очень сложно же не обмануть других в мире, который ты и сам не знаешь. Так что на «Седьмой симфонии» я для себя был первооткрывателем, испытал невероятное погружение в тему, так что теперь если и не могу дирижировать, то к этому приближаюсь. По поводу дирижеров, кстати, тоже отдельная история – во время подготовки я переслушал множество исполнений симфонии Шостаковича, и понял, что все действительно зависит от дирижера. И это вопрос не темпоритма, а авторской интерпретации. У Элиасберга, как ни странно, была задача максимально передать то, что как ему казалось, написал Шостакович, а не выразить себя в этой музыке, поэтому там исполнение несколько сухое, солдатское. В то время, как, например, у Курентзиса оно карнавальное, эмоциональный фейерверк. У нас 30% фильма – это именно репетиции и исполнение симфонии, которые нужно было сделать интересно, не скучно и чувственно, к тому же снять не в привычной телевизионной манере. И всё это было непросто сделать.
Очень часто при этом профессию дирижера сравнивает с режиссерской.
Это вообще миф. Дирижер должен видеть все нюансы, он – как паук, ткущий паутину. А режиссера всегда могут спасти хороший оператор, художник, актеры. Порой и без режиссера кино снимается, думаю, всем известны такие примеры.
Про вас так сказать нельзя – все-таки каждая ваша работа, в том числе, и историческая, которых тоже было немало, в каком-то смысле уникальна, как и в случае исполнения Шостаковича разными дирижерами. Перед «Седьмой симфонией» вы как-то старались оглянуться на свой предыдущий опыт постановки исторических картин?
Честно говоря, я на каждой своей картине пытаюсь не оглядываться назад. Некоторые из предыдущих работ я вообще не понимаю, как сделал. Понятно, что многие вспоминают «Брестскую крепость», но, думаю, сейчас я бы ее не снял именно так. И в этом смысле для меня очень важно идти вперед. Опыт накапливается как матрица, то есть в какой-то определенный момент ты просто не можешь иначе. Я в свое время занимался фотографией и думал, что я гениальный фотограф, что я вижу композицию, могу поймать момент. А недавно я нашел свои старые фотографии – это так ужасно! Я ничего не умел! Но что-то все равно приобрел – это и есть опыт, я же не родился с этим знанием. Если же говорить про историческое кино, то я его люблю, потому что могу делать его на расстоянии, с холодным сердцем, не растворяться в нем. На «Спитаке» мне, кстати, было очень сложно, потому что все очень близко, но при этом достаточно далеко, чтобы все равно создавать свой мир, – еще десять лет назад это было бы невозможно. Так что для меня скоро и 90-е станут ретро, так что, чувствую, что-то о них сниму.
На мой взгляд, исторические проекты имеют больше свободы относительно рассуждений об актуальном времени, чем условные сериалы о «здесь и сейчас». Согласны ли вы с этим? Есть ли у нынешних режиссеров возможность высказаться по поводу сегодняшнего дня хотя бы в историческом кино?
В своих проектах я всегда оставляю «пасхалочки» – такие капсулы нашего времени. Например, в «Обратной стороне Луны» я закладывал какие-то вещи, актуальные и по сей день. И это такая прикольная вещь, потому что я знаю, что будет, а мои герои из того времени не знают. Но снимая любое историческое кино – про войну или про Печорина – я убежден, что нельзя бить себя в грудь, правды о том времени не знает никто, нас же там не было. Еще перед «Брестской крепостью» я много общался с ветеранами, они тогда были живы, последнего – Петра Котельникова – похоронили совсем недавно. И я понял, что они тоже отчасти живут в мифах, которые мы им создали. Они не рассказывают правду, потому что она, как родовая боль, – женщина же, когда рожает, забывает эти муки. Так что и в исторических фильмах я в этом смысле свободен, хотя часто пытаюсь представить, что бы я делал на месте героев. Но есть такое понятие, как генетическая память: смотришь какое-то кино про войну, и у тебя ощущение, что так и было. Рассказать правду? Я смотрю «Звездные войны», и у меня ощущение, что так будет или было, или происходит где-то в параллельной реальности.
Мне кажется, когда мы говорили про «Спитак», я тоже задавала похожий вопрос. В «Седьмой симфонии» вы можете назвать своего любимого или максимально похожего на вас героя?
Это Клейман Тимофея Трибунцева – тихий, спокойный, страдающий, любящий женщин, постоянно брюзжащий, но при этом гениальный. Это я.
Смотрите сериал «Седьмая симфония» на телеканале «Россия-1» и онлайн-платформе «Смотрим» с 8 ноября.
Маша Токмашева