Ветеринар-недоучка Джейкоб (Паттинсон), после гибели родителей потерявший дом и всяческую определенность в жизни, отправляется в большой город на заработки. Увидев проезжающий мимо поезд, бросает в него вещи и на ходу запрыгивает. Добродушные польские иммигранты, приняв его за бродягу, встречают заряженным револьвером, но потом, немного успокоившись, оставляют на борту и поят паленым виски. Поезд оказывается передвижным цирком знаменитых братьев Бензини. Управляет цирком деспотичный самодур Август (Вальц), который видит себя таким государьком по заветам Маккиавелли и в качестве развлечения скидывает людей с поезда. За окном 1931 год, Великая Депрессия, что ожесточает и без того не очень нежные цирковые нравы. За диву этого балагана на колесах дрессировщица лошадей и жена хозяина цирка — обворожительная Мадлен (Уизерспун), которая тут же неоднозначно сообщает Джейкобу, что нуждается в хорошем друге. Потом идет важная для становления любовного треугольника сцена про хорошее отношение к лошадям, в которой Паттинсон впервые за свою карьеру совершает вроде как волевой поступок, а не недоуменно таращится по сторонам.
Экранизация державшегося почти два года в списке бестселлеров сборника цирковых анекдотов, не обращая внимания на почти идентичную фабулу, метит куда-то в сторону «Мулен руж». Только ей не хватает фантазии, обыкновенной режиссёрской наглости и драйва, которых у Лурмана было через край. Режиссёр Фрэнсис Лоуренс, который в «Константине» умудрялся даже путешествие в ад при помощи тазика обставить как что-то само собой разумеющееся, здесь натыкается на декорации и фактуру. Он слишком трепетно относится к священной корове американского цирка-шапито, который вместо того чтобы стать органичным обрамлением мифологического сюжета как шатер с подрубленными опорами, в одной из финальных сцен погребает под собой всю картину. Лента распадается на какие-то маленькие зарисовки из нелегкой жизни клоунов и акробатов, которые, жонглируя заезженными трюками и клише, выходят на передний план, заслоняя романтическую мелодраму. От чего невыносимо жалко профессионально кокетничающую Уизерспун, которая на протяжении фильма умудряется примерить на себя почти всех голливудских старлеток 30-х, а в лучшие моменты даже напоминает Любовь Орлову, но в ответ на свои старания получает только пшик и неловкие домогания Паттинсона. Из всей богатой подкупольной романтики выуживаются только отдельные сценки: про карлика, который в обложке Шекспира рассматривает порнографические картинки, да про приручение слонихи Рози, которая, по большому счету, переигрывает тут всех и вся, и между делом дает уроки польского для начинающих, но это всё как-то мелко и незначительно. Если судить по выражению лица переживающего похмелье в слоновнике Джейкоба, даже задуманная как одна из кульминационных, сцена цирковой инициации, где его любовно макают лицом в торт, а потом облизывают бородатые женщины, оставляет только ощущение неловкости.
Единственный кто чувствует себя в этом безостановочно дымящем, но не желающем разгореться вертепе как дома-Кристоф Вальц. Он именно что по-хозяйски держит всю картину в руках, гениально играя наделенного властью шизофреника-садиста. У него как у настоящего маньяка жестокость перемежается с сентиментальностью, а сиюминутная нежность — кровожадным оскалом. На фоне творящегося беспредела с дрессированными кошечками и собачками он так быстро переходит из одной эмоции в совершенно противоположную, что кажется, что он подобно ДеВито в «Крупной рыбе» ночью ещё и в оборотня успевает превращаться. В фильме, как будто напрашиваясь, среди прочего рассказывают еще и старую цирковую историю про бегемота в формальдегиде: когда живший в бассейне бегемот сдох, воду заменили на формальдегид и потом еще две недели возили по городам и весям и показывали наивным зрителям. С фильмом кажется произошло что-то подобное: в нем все кроме Вальца и закольцовывающего повествование Хэла Холбрука сдохло — залили формальдегидом и теперь две недели будут возить по городам и весям и показывать наивным зрителям. Жан Просянов
21.04.2011
Экранизация сборника цирковых анекдотов Ветеринар-недоучка Джейкоб (Паттинсон ), после гибели родителей потерявший дом и всяческую определенность в жизни, отправляется в большой город на заработки. Увидев проезжающий мимо поезд, бросает в него вещи и на ходу запрыгивает. Добродушные польские иммигранты, приняв его за бродягу, встречают заряженным револьвером, но потом, немного успокоившись, оставляют на борту и поят паленым виски. Поезд оказывается передвижным цирком знаменитых братьев Бензини. Управляет цирком деспотичный самодур Август (Вальц ), который видит себя таким государьком по заветам Маккиавелли и в качестве развлечения скидывает людей с поезда. За окном 1931 год, Великая Депрессия, что ожесточает и без того не очень нежные цирковые нравы. За диву этого балагана на колесах дрессировщица лошадей и жена хозяина цирка — обворожительная Мадлен (Уизерспун ), которая тут же неоднозначно сообщает Джейкобу, что нуждается в хорошем друге. Потом идет важная для становления любовного треугольника сцена про хорошее отношение к лошадям, в которой Паттинсон впервые за свою карьеру совершает вроде как волевой поступок, а не недоуменно таращится по сторонам. Экранизация державшегося почти два года в списке бестселлеров сборника цирковых анекдотов, не обращая внимания на почти идентичную фабулу, метит куда-то в сторону «Мулен руж». Только ей не хватает фантазии, обыкновенной режиссёрской наглости и драйва, которых у Лурмана было через край. Режиссёр Фрэнсис Лоуренс , который в «Константине» умудрялся даже путешествие в ад при помощи тазика обставить как что-то само собой разумеющееся, здесь натыкается на декорации и фактуру. Он слишком трепетно относится к священной корове американского цирка-шапито, который вместо того чтобы стать органичным обрамлением мифологического сюжета как шатер с подрубленными опорами, в одной из финальных сцен погребает под собой всю картину. Лента распадается на какие-то маленькие зарисовки из нелегкой жизни клоунов и акробатов, которые, жонглируя заезженными трюками и клише, выходят на передний план, заслоняя романтическую мелодраму. От чего невыносимо жалко профессионально кокетничающую Уизерспун, которая на протяжении фильма умудряется примерить на себя почти всех голливудских старлеток 30-х, а в лучшие моменты даже напоминает Любовь Орлову , но в ответ на свои старания получает только пшик и неловкие домогания Паттинсона. Из всей богатой подкупольной романтики выуживаются только отдельные сценки: про карлика, который в обложке Шекспира рассматривает порнографические картинки, да про приручение слонихи Рози, которая, по большому счету, переигрывает тут всех и вся, и между делом дает уроки польского для начинающих, но это всё как-то мелко и незначительно. Если судить по выражению лица переживающего похмелье в слоновнике Джейкоба, даже задуманная как одна из кульминационных, сцена цирковой инициации, где его любовно макают лицом в торт, а потом облизывают бородатые женщины, оставляет только ощущение неловкости. Единственный кто чувствует себя в этом безостановочно дымящем, но не желающем разгореться вертепе как дома-Кристоф Вальц. Он именно что по-хозяйски держит всю картину в руках, гениально играя наделенного властью шизофреника-садиста. У него как у настоящего маньяка жестокость перемежается с сентиментальностью, а сиюминутная нежность — кровожадным оскалом. На фоне творящегося беспредела с дрессированными кошечками и собачками он так быстро переходит из одной эмоции в совершенно противоположную, что кажется, что он подобно ДеВито в «Крупной рыбе» ночью ещё и в оборотня успевает превращаться. В фильме, как будто напрашиваясь, среди прочего рассказывают еще и старую цирковую историю про бегемота в формальдегиде: когда живший в бассейне бегемот сдох, воду заменили на формальдегид и потом еще две недели возили по городам и весям и показывали наивным зрителям. С фильмом кажется произошло что-то подобное: в нем все кроме Вальца и закольцовывающего повествование Хэла Холбрука сдохло — залили формальдегидом и теперь две недели будут возить по городам и весям и показывать наивным зрителям. Жан Просянов 21.04.2011